Находится ли российская экономика в стагнации или же выправляется после санкционных шоков? Что с мировой экономикой – мы на пороге нового кризиса, или угроза миновала? Каковы перспективы развивающихся рынков, и что может быть интересного для инвестора в России? На эти и другие вопросы Investing.com отвечает один из основателей крупнейшей управляющей компании «Тройка Диалог», генеральный партнер Matrix Capital Павел Теплухин.
Investing.com: Мы с вами встречались в начале года. Немалая часть ваших прогнозов оправдалась – в частности, доллар ослабел к другим валютам, и, соответственно, укрепился рубль. Есть ли сегодня повод для новых прогнозов, и вообще, что изменилось с момента нашей последней встречи?
Прежде всего, стало известно, что международные резервы России достигли $487 млрд – это значит, что экономика страны «переварила» все потрясения, произошедшие с 2014 года. Крым, санкции, снижение цен на нефть. Экономика выдержала все шоки и вернулась в исходную точку, в март 2014 года. Другие страны с подобными шоками не справились – это мы видим, скажем, на примере Венесуэлы. Конечно, надо посчитать упущенные возможности – пока мы восстанавливались, другие страны двигались вперед. Потери роста составили около 10% ВВП. Однако пока будем радоваться тому, что есть.
I: Вы действительно все это считаете заслугой российских денежных властей? Или же просто конъюнктура переменилась?
Конечно, не только. Важную роль сыграли цены на нефть, а они, в свою очередь, тоже восстановились не сами собой. Ближе к рождеству 2018 года произошло очень значимое событие. Сейчас об инверсии кривой доходности американских казначейских бумаг говорят все, но ее появление было спровоцировано гораздо раньше, когда резко начала повышаться ставка ФРС. Дело в том, что ставки ФРС реально влияют лишь на доходности бумаг с коротким сроком погашения – и эти ставки росли. На доходность более длинных бумаг ФРС повлиять не может, и они менялись мало. Так формировалась основа инверсии. Ужесточение денежно-кредитной политики длилось полтора года, оно было предпринято по целому ряду причин. И, как вы помните, на 2019 год было запланировано еще два повышения ставки. Но в декабре случилась точка разворота – руководство ФРС резко изменило риторику, и мы перешли в другую фазу экономического цикла. И сейчас вероятность того, что в 2019 году повышений ставки больше не будет, оценивается в 80%. Это важно. Редко можно документировать дату, когда сменился экономический тренд, с точностью до дня. В 2018 году мы можем назвать ее именно с такой точностью – это 14-15 декабря. Можно поздравить денежные власти США с тем, как они научились справляться с волатильностью. Им, в отличие от Европейского центробанка, удалось довольно серьезно повысить ставки, почти до 3% годовых. И у них будет запас для стимулирования экономики во время понижательной части цикла. А ЕЦБ болтается между нулем и 1%, они пытались сберечь то, что есть, и теперь непонятно, как стимулировать экономику при замедлении. А замедление случится в конце 2019 или в начале 2020 года, это точно как то, что снег выпадет зимой.
I: Последнее больше похоже на плохие новости.
Европа – крупнейший торговый партнер России, и такая ситуация у них для нас, конечно – негативный фактор. Зато благодаря взвешенной политике ФРС мы и в России можем отойти от ожидания повышения ключевой ставки, хотя оно предполагалось в этом году с вероятностью 90%. А некоторые теперь уже и у нас ожидают снижения.
I: Случившийся в конце прошлого лета общий разворот к негативу многим показался жестковатым и даже несколько искусственным. Все росло, и вдруг – обвал за обвалом. И как-то все сходится к тому, что виноват американо-китайский торговый конфликт, нет? И как скоро можно ожидать завершения этой эпопеи?
Товарооборот Китая и США – значительная часть мировой торговли. Меню американо-китайских переговоров состоит из очень многих пунктов, мы многого не знаем. Соя и пошлины на автомобили внесены в публичное пространство, но на самом деле это только часть айсберга. Например, мне случайно стало известно, что США настаивают на допуске на рынок Китая банков со 100-процентным своим капиталом. Китайцы же согласны отдать только 51%, причем и это с их стороны большой прогресс. Такая же проблема со страховыми компаниями, и так далее. Казалось бы, это нас не касается – но без этого не будет общего соглашения. А эти страны обязаны договориться, и это станет отправной точкой новой торговой архитектуры мира. Понятно, что все эти договоренности идут вразрез с тем, что имелось в виду под ВТО. Эта организация отыграла свою роль. Да, вот так, забавно: после того, как в ВТО вступили Россия и Китай, ее существование утратило смысл. И, наверное, через некоторое время вместо нее будет создана другая организация.
I: Как себя сейчас чувствуют развивающиеся рынки?
В Бразилии мы не так давно видели выборы, эйфорию, поддержку США. Но сейчас пыль оседает, и мы видим понижение промышленного индекса деловой активности (PMI) с 53.4 с до 52.8 пункта. Ситуация в бразильском промышленном секторе в марте продолжила улучшаться, но медленнее, и, возможно, это указывает на не лучшие перспективы экономики. Опрошенные компании по-прежнему отмечают сильный внутренний спрос и рост новых заказов. Однако бразильский реал переоценен по отношению к доллару, и это закрывает возможности для внешней торговли. Главный ресурс страны – полезные ископаемые, остальное неконкурентоспособно, так как искусственно переоценено благодаря советам американских экономистов. То есть, можно легко продавать товары в Бразилию, но им ответить нечем. Процентные ставки растут, ВВП снижается. Возможно, мы имеем дело с разовыми эффектами, но темпы роста пока выглядят неустойчивыми, и, скорее всего, мартовские данные будут более слабыми – как раз на это указывает снижение промышленного PMI. Будем надеяться, что нижняя точка будет скоро пройдена, тогда можно будет вернуться к разговору.
I: Во многом похоже на Россию.
Мы сопоставимы с Бразилией по размерам и населению, но у нас индустриализация закончилась в 30-е годы, а там еще идет. Так что идея БРИКС, на самом деле, для России не лучшая. Нас полезней сравнивать с Грецией или Италией – европейскими государствами.
I: А, например, Мексика?
У них другие проблемы. В марте промышленный PMI снова опустился ниже 50 пунктов, рост новых заказов неожиданно прекратился, хотя экспортные продажи растут. То есть, картина прямо противоположная: внутренний спрос остается неустойчивым, а внешняя торговля только начинает выходить из стагнации.
I: Вернемся к России. У нас, вы сказали, все хорошо?
Когда нет внешних шоков, российская экономика устойчива и по всем параметрам хороша. PMI в марте резко вырос до рекордных 52,8 пунктов.
I: В Бразилии те же показатели, но там они вас не радуют?
Потому что у нас рост, а у них – снижение. А тенденция, как правило, важнее разовых показателей. Конечно, это не сам рост, это ожидания промышленников – «им кажется, что будет рост». Но ведь вся экономика всегда живет на ожиданиях. Ему кажется, что потребуется больше товаров – он закажет больше сырья, у поставщиков вырастет выручка, он сам больше заплатит рабочим, и, действительно, может быть, появится новый спрос на товары.
I: Вы раньше говорили, что у вас не очень большая команда. При этом вы работаете не с одним рынком, ваш фонд позиционируется на все развивающиеся рынки разом. Там тысячи эмитентов. Это технически возможно отследить?
Нам не нужны тысячи. У нас в портфеле сейчас 62 позиции, то есть для его поддержки мы мониторим порядка сотни эмитентов на развивающихся рынках. С этим мы справляемся.
I: Входят ли в их число санкционные компании?
Русал (MCX:RUALRDR) входит. ВТБ (MCX:VTBR) тоже. Как известно, санкции действуют в рамках существующего законодательства и не могут распространяться на ранее выпущенный долг. Да, у бумаг ВТБ возможна сильная отрицательная переоценка в случае ввода новых санкций. Это риск. Но дело в том, что это только в русском языке слово «риск» имеет отрицательную коннотацию. А, например, в английском – нет. Риск – это просто среднеквадратическое отклонение, оно всегда положительное, это волатильность. И у каждой волатильности есть цена. У российских эмитентов есть риск санкций. Но ВТБ с учетом дочек и прочего – едва ли не крупнейший эмитент на развивающихся рынках. Не иметь его в портфеле странно. А вот доля – это уже компетенция портфельного менеджера.
I: Какова в целом доля российских эмитентов в вашем портфеле?
Долю ОФЗ мы сейчас сокращаем, уходим в доллар. Длинные евробонды Минфина тоже сокращаем.
I: Вам не нравятся эти бумаги?
Нет, просто сейчас отношение риска к доходности в России улучшается, мы на этом уже заработали, теперь можно фиксировать прибыль.
I: И вы хорошо зарабатываете всегда и на всех бумагах?
Мы в основном проиграли на Турции, но заработали на России и Бразилии. Бумаги ВТБ показали наилучший результат, это с учетом их веса. Дальше по порядку – Бразилия, Грузия, Бахрейн, Украина. Правда, вес Украины в нашем портфеле менее 1%, но это втрое больше, чем ее доля в индексе Barclays.
I: Так, все-таки, зачем сокращать долю России, если эти бумаги так хороши?
Просто раньше Россия приносила больше, чем Бахрейн, а сейчас – нет. Мы не отказываемся от них полностью. Наша цель – снизить долю России до "более 50%", а сейчас у нас 57%.
I: Какие еще российские бумаги, кроме ВТБ, вам нравятся?
На втором месте по доходности с учетом веса среди всех наших бумаг акции Яндекса (MCX:YNDX), за последнее время эти бумаги выросли на 30%. Также у нас в портфеле есть акции Сбербанка (MCX:SBER), про Яндекс я уже сказал, префы Сургутнефтегаза (MCX:SNGS_p), Норильский никель (MCX:GMKN).
I: А есть ли что-то интересное на рынке акций?
Сейчас пойдут дивидендные истории. В этом году дивиденды будут довольно значимы: долги погашены или сокращены, это означает рост свободного денежного потока. Выплаты начнутся через несколько недель и продлятся до лета. По отраслям мы имеем следующее: нефтяники себя чувствуют очень хорошо, это, как я уже сказал, Сургутнефтегаз (MCX:SNGS) и Роснефть (MCX:ROSN). Сегодня нефть стоит более $70 за баррель, а это значит, что, с учетом особенностей российского налогообложения, прибыль нефтяных компаний та же, что и при нефти по $100. Их доходность сейчас на пике, и курс рубля очень привлекателен: в 2014 году нефть для них стоила столько же, но доллар стоил 30 руб., то есть они зарабатывают гораздо больше, чем пять лет назад.
I: Насколько я понимаю, экспортеры – одни из, если так можно выразиться, лоббистов слабого рубля. Но рост доходов в два раза – это им не слишком ли? Может, стоило бы немного поделиться барышами и дать рублю укрепиться?
По факту мы видим, что сегодня курс рубля равновесен – давление сторонников укрепления и ослабления примерно одинаково.
I: И слабый рубль выгоден не только нефтяникам.
Металлурги. У них сейчас рекордно низкие долги. Северсталь (MCX:CHMF), потом НЛМК (MCX:NLMK) и так далее. Очень хорошая история у [основного владельца Трубной металлургической компании (ТМК, MCX:TRMK) Дмитрия] Пумпянского: вместо того, чтобы выходить на IPO, он полностью продал американское подразделение компании. Избавился от неудачного направления деятельности и по максимуму получил живые деньги. Раньше из-за долгов на этом активе мы его оценивали средне – не негативно, но и не позитивно. Теперь же это уверенный позитив.
Если продолжать говорить о российском рынке, то стоит вспомнить телеком. Мне кажется, сейчас здесь надо подождать, дать отрасли консолидироваться, определиться. Компании уже не могут зарабатывать на основной услуге – стабильной недорогой связи. Нужно что-то другое. [Основной бенефициар Мегафона (MCX:MFON) Алишер] Усманов был совершенно прав, проведя делистинг на Лондонской бирже и уйдя в телевидение и прочее, поскольку новый формат действительно нужен. То, что происходит с Tele2 и Ростелекомом (MCX:RTKM) – это другая история, другая модель, они друг друга обогащают. В этой модели может появиться хранение данных, еще что-то.
Сбербанк делает виртуального оператора на базе своей экосистемы. Идентификация клиента по телефону – это на самом деле бомба. Европа от нас отстает в этом отношении лет на десять. И если это заработает, то 60% страны будут вытащены из других платежных систем – а это комиссия 2-3% с каждой транзакции. Так что интересные вещи на рынке есть.
I: Вы – один из авторов нынешней пенсионной системы. Сейчас вы работаете с российскими пенсионными фондами?
Наши пенсионные фонды хотят доходности в 8-9% годовых в валюте, но Россия – не то место, «чудесами здесь не торгуют». В России нельзя иметь одновременно высокую, продолжительную и низковолатильную доходность. Вот если бы взять сумму от $300 млн, а надежнее – миллиард, то можно было бы построить портфель, который уже на протяжении 25-30 лет дает 7-8% годовых и будет давать их в дальнейшем с вероятностью более 90%. Но там должны быть и недвижимость, и прямые инвестиции, и казначейские бумаги.
I: Вы можете чем-то подтвердить свои слова?
Мы за три года принесли инвесторам 23% в валюте – то есть, примерно 7,5% в год, и это с учетом апрельского шока. Мы этим обязаны правильной компоновке портфеля. Если бы мы на тот момент держали в российских бумагах не 60%, а, скажем, 80%, то потери были бы больше.