Рассмотрим вначале специфические факторы формирования сет-пойнта гиперсдвига от кластера к кластеру, стараясь найти общие черты и закономерности, избегая при этом детализации до странового уровня.
Для стран-производителей можно перечислить несколько базовых специфических причин запуска гиперсдвига.
Во-первых, эффект низкой базы истощается. Урбанизация, индустриализация и инвестиционная наполненность экономики дошли до стадии, в которой эти факторы уже не могут быть двигателями экономического развития и роста — возникает их убывающая отдача.
Во-вторых, рост доходов населения и благосостояния в целом обуславливают рост зарплат и себестоимости производства, что снижает конкурентоспособность.
В-третьих, институциональный и политический каркас очевидно не успевает трансформироваться вместе с экономическим развитием, по-прежнему играя роль ограничителя в расширении социальных прав и свобод. Это ведет в свою очередь к замедлению гуманизации социальной риторики и этики, торможению созидательной и предпринимательской инициативы, а значит внутреннего технологического развития.
В-четвертых, неизбежная частичная либерализация институтов и правил, необходимых для рыночной, наиболее эффективной организации производственных, и — неизбежно — потребительских отношений, рождает спрос со стороны нарождающегося среднего класса на возможности развития человеческого капитала. Это влечет за собой встраивание в глобальные гуманитарные коммуникации — образовательные, потребительские, культурные — что не соответствует той ограничительной политике, которая присуща автократиям, и вызывает факторы неравновесия политико-институционального режима и социальных интересов.
Это же опосредует возникновение пятого фактора — гражданской пассионарности и самоорганизации, когда образованные и социально-успешные группы населения желают расширения свобод, возможностей и прав для самореализации. Эти желания не всегда и не сразу вытекают в протестную активность, однако они являются существенным триггером эндогенной или экзогенной трансформации политического режима — либо в стороны ужесточения, либо в сторону либерализации.
Если говорить о странах-добытчиках, то в целом ситуация во многом схожа за одним исключением: рентный источник обогащения властной элиты и соответствующая система институтов не позволяют достичь даже того уровня инклюзивности в распределение благ, прав и возможностей, как в странах-производителях.
Капсулирование социального мышления и фокусирование его внимания на архаичных этико-культурных установках, нарративах и ценностях являются важным фактором выживаемости интересантов режима. Такое положение не предполагает либерализации институционально-политического и экономического устройства, как противоречащего интересам режима процесса. При этом рыночные отношения, как наиболее экономически эффективные, и минимальные правила, способствующие поддержанию таких отношений, тем не менее, приводят к появлению все той же потенциальной политической пассионарности среди условного и немногочисленного среднего класса, образовавшегося в нескольких мегаполисах.
К тому же ресурсное донорство по мере развития технологий теряет свою полезность в глобальном контексте. Это значит, что конкурентные преимущества стран-добытчиков в макро-смысле снижаются, и специализация оказывается наименее эффективной среди трех основных кластеров макро-специализаций. Это ведет к снижению эффективности всей социо-политической системы и возникновению серьезных общественных дисбалансов — в правах, в доходах, в возможностях и пр., то есть к неустойчивости режима и невозможности соблюдать интересы его бенефициаров в прежнем объеме.
Участие в глобальном экономическом обмене неизбежно открывает в той или иной мере окна для развития человеческого капитала и рождает запрос на либерализацию со стороны наиболее экономически и социально успешного населения, пусть и немногочисленного и фрагментированного территориально в нескольких промышленно-логистических центрах. С учетом того, что в рентной ресурсной автократии такой успех рождается преимущественно за счет близости к перераспределительному источнику и встроенной в бюрократическую вертикаль сети аффилиантов, такое стремление к глобальным возможностям создает еще большие, эндогенные риски для режима и еще больше расшатывают его устойчивость изнутри.
Коротко говоря, автократии стран-добытчиков менее эластичны в своем пост-феодальном политическом устройстве для эффективных адаптаций, чем автократии стран-производителей, риски для них больше, и возможные действия для нейтрализации этих рисков более линейны и односложны…
Наконец, рассматривая страны-потребители — развитые экономики с гуманизированным обществом и либерально-демократическим политическим устройством, можно сказать о том, что именно в этом кластере скрывается важнейшая причина гипресдвига, запускающая процессы внутри других участников глобального геополитического и макроэкономического порядка.
Разберемся, почему.
Производственные и ресурсные автократии — этот ведомые развитыми странами социо-экономические системы, как менее развитые и менее конкурентоспособные агенты в общей глобальной социо-экономической системе. Здесь я не имею в виду, что кто-то кому-то подчиняется под воздействием прямого принуждения. Просто от процессов внутри главных и наиболее приспособленных акторов глобальной макро-конкуренции зависят внутренние процессы менее успешных адаптирующихся к этой конкуренции акторов.
Как было сказано ранее, страны-потребители запускают проградационные процессы в экономиках стран-производителей и стран-добытчиков через глобальный обмен товарами, технологиями и капиталом, обеспечивая производительность в таких странах ростом спроса у себя. Развитие экономик в странах-производителях и странах-добытчиках опосредует соответствующие изменения в социо-институциональном устройстве, необходимые для повышения эффективности в рамках принятой специализации либо для перехода в другую, более конкурентную и привлекательную нишу.
В случаях, когда такие изменения не происходят, опаздывают или движутся в обратном направлении, — например, при ужесточении институционально-политического порядка — страна теряет конкурентоспособность или скатывается в более слабую нишу.
Рост спроса в странах-потребителях обеспечивается кредитом, который является естественным мультипликатором экономического роста: кто-то получает деньги сегодня, и это позволяет ему удовлетворить свои потребности сегодня, но в соответствии с возможностями завтрашнего дня. Кредит в числе прочих дефиниций и объяснений — это способ получить сегодня за определенную плату то, что должно быть получено завтра. Возникающий временной лаг между сегодня и завтра — это способ нарастить потребление и увеличить производительность.
Итак, кредит — естественный мультипликатор экономического роста, т. е. расширения разнообразия и кол-ва экономических обменов благами. Однако для органического экономического роста он должен быть обеспечен реально существующими или создаваемыми благами. Другими словами, растущие потребности должны быть обеспечены возможностями их удовлетворить. От того, насколько такие производительные возможности реалистичны, т. е. от степени риска, зависит и стоимость кредита, то есть его доступность.
Вернемся к глобальному обмену. Государства-производители, покупая долги стран-потребителей, фактически кредитуют их на сумму, которая более или менее соответствует той, что они получили в качестве экспортной валютной выручки за проданные товары. Это означает, что страны-потребители выпускают долги на суммы купленных у производителей товаров, т. е. на те суммы, которые получают от них страны-производили за поставленные товары. Рост потребностей номинально соответствует росту возможностей, что справедливо и в обратную сторону.
В момент, когда страны-потребители расширяют свой долг, т. е. фактически расширяют кредит через его доступность сверх упомянутого выше равновесия, потребности стремительно растут, а возможности их удовлетворить растут значительно медленнее или не растут вовсе, а иногда и снижаются.
В какой-то момент кредит разгоняет потребление до таких пределов, когда случается нехватка товаров: потребностей, т. е. денег, больше, чем возможностей их удовлетворить, т. е. товаров и объема их производства. Возникает инфляция — рост кол-ва денег против товаров. В результате предельная полезность денег падает, а товаров — растет, деньги обесцениваются, товары дорожают.
Это ведет к падению потребительской силы денег, т. е. покупательской способности потребителей, и удорожанию товаров, т. е. снижению их доступности. На стороне же производителей рост потребительской силы над возможностями производства приводит к росту стоимости труда и компонентов производства, что очевидно ведет к росту себестоимости. Для того, чтобы сохранить маржинальность, производители вынуждены перекладывать свои выросшие издержки в отпускные цены, что является важнейшим про-инфляционным триггером.
Разгон инфляции ведет, с одной стороны, к необходимости снижать издержки производителям для контроля роста цен, а значит снижать затраты на труд и прочие производственные факторы, т. е. уменьшать потребительские возможности работающих людей и объем производства. С другой стороны, высокие цены на товары, а затем снижение занятости триггируют снижение потребления. Возникает рецессия — процесс спада деловой и потребительской активности, вызывающий дефляцию, до момента, пока потребности не станут соответствовать возможностям, после чего начинается новый кредитный цикл.
Правительства стран-потребителей, движимые электоральными и политическими интересами, способствуют акселерации кредита и потребления, т. е. расширяют потребности сверх возможностей их удовлетворить, в первую очередь через снижение ставки по федеральным фондам, из которых фондируются экономические агенты, и через наращивание объема госпрограмм путем расширения госдолга, который производительная сторона продолжает покупать. Это значит, что страны-производители финансируют спрос в странах-потребителях свыше того, что они получают в качестве валютной выручки, т. е. свыше своих производительных возможностей.
Таким образом, кредит растет существенно быстрее производительных возможностей. В какой-то момент глобальная система обмена приходит в точку, когда накапливается критически большое кол-во долгов стран-потребителей и запускаются разрушительные инфляционные процессы. Это меняет экономическую и социо-политическое ситуацию внутри всех участников глобального обмена.
Растущий спрос сверх возможностей предложения вызывает инфляцию и удорожает себестоимость, а растущие госрасходы увеличивают фискальное бремя на частный бизнес и снижают конкурентные возможности частного сектора, меняя конкурентный фокус и снижая глобальную конкурентоспособность. Покупательская способность снижается, производство дорожает и сжимается, адаптируясь к ужесточающимся условиям.
Долги накапливаются не только у стран-потребителей, но и у стран-производителей. Им необходимо интенсивное расширение производства, инвестиции и технологии, чтобы как-то успеть за интенсивно растущим, опережающим производственные возможности спросом в странах-потребителях.
Дисбаланс в соотношении спроса и предложения порождает дисбаланс в финансовых потоках: спрос и госдолг в странах-потребителях расширяется, соответственно, расширяются вложения в них стран-производителей: резервы, формирующиеся из экспортной валютной выручки, необходимо парковать, т. е. вкладывать в долг стран-потребителей как главный источник собственного производственного роста. При этом валютная выручка и инвестиции не растут такими же темпами, поскольку производственные возможности не могут успеть за опережающим их спросом.
Страны-производители вынуждены ускорять свои производственные возможности предложения, чтобы догнать спрос. Они выходят на международный рынок капитала и тоже накапливают долг.
Так происходит до момента, пока спрос в странах-потребителях не начинает падать. И вот тогда леверидж, то есть накопленный долг сверх возможностей его погасить, начинает разрушать глобальную и доместикальные экономики. Запускается обратная спираль.
Центробанки стран-потребителей вынуждены ужесточать кредитные условия и повышать ставки фондирования, а также продавать госдолг со своего баланса, чтобы уменьшить объем денег, делая их более дорогими. Тем самым охлаждается потребительская активность.
Поскольку валюты стран-потребителей — это резервные валюты, т.е. валюты, которые получают страны-производители за свои товары, в первую очередь доллар, валюты стран-производителей резко дешевеют на фоне роста валют стран-потребителей, т.е. доллара, теряя покупательскую силу внутри своих стран. Это вызывает инфляцию внутри стран-производителей, а значит — риски будущего падения производственной активности с ухудшением ожиданий в отношении конкурентоспособности.
Помимо этого, удорожание доллара как базовой расчетной валюты означает удорожание кредита, а значит его доступности и стоимости обслуживания уже взятых производителями кредитов, что создает потенциал для сжатия производства и экономической стагнации в странах-производителях.
Возникает спрос на ликвидность, которая ограничивается правительственной политикой борьбы с инфляционными рисками и экстерналиями, обуславливающими глубокую рецессию.
Поскольку страны-производители начинают меньше продавать из-за охлаждения спроса за счет удорожания кредита и роста стоимости денег в странах-потребителях, приток валютной выручки в страну-производитель уменьшается, т. е. возникает недостаток долларов относительно национальной валюты.
В то же время рост стоимости доллара относительно национальных производственных валют вызывает нежелательные инфляционные процессы внутри стран-производителей, что означает необходимость в выравнивании курса, т. е. в уменьшении денежной массы национальной валюты.
Большие долги стран-производителей также номинированы в долларах, а поскольку растет стоимость доллара, т. е. процентные ставки, растет стоимость обслуживания долга. Это формирует еще один драйвер спроса на доллар.
В такой ситуации страны-производители вынуждены распродавать свои инвестиционные резервы — долги стран-потребителей. Во-первых, это необходимо для того, чтобы начать скупать свою валюту и увеличить ее ценность относительно доллара в целях купирования инфляции. Во-вторых, им необходимо покрывать растущую стоимость своих долгов в долларах.
Для борьбы с инфляцией страны-производители не могут так же интенсивно поднимать ставки по кредитам, как это делают страны-потребители — эмиссионеры резервных валют. Во-первых, их национальные валюты привязаны к резервным — они зависят от ценности резервной валюты, в первую очередь, от доллара. Во-вторых, резкий рост кредитных ставок просто сделает факторы производства настолько дорогими, а спрос настолько незначительным, что это убьет производство — основу производственной экономики — и создаст, в числе прочего, социальную нестабильность и угрозу существующему политическому режиму.
Соответственно, главный инструмент инфляционного сдерживания и сохранения платежеспособности — распродажа резервов, т. е. долгов стран-потребителей. Распродажа этих долгов делает их доходность еще выше, ставки растут, в то время как доллар становится еще дороже, поскольку растет предложение этих долгов и, соответственно, спрос на доллар.
Таким образом возникает разница в ставках стран-потребителей, которые интенсивно борются с инфляцией за счет охлаждения спроса, ставшего токсичным для их экономик через резкое повышение стоимости кредита, и стран-производителей, которые ужесточают ставки менее агрессивно, чтобы не убить производство — основу своей экономики и доходов.
Возникает неравновесие, которое в целом называется инверсией ставок: более надежные инвестиционные инструменты, такие как долги стран-потребителей, становятся более доходными, а менее надежные, как долги стран-производителей — менее доходными. То есть высокий риск теперь приносит меньшую доходность, чем низкий риск.
Соответственно этому, если долги наиболее надежных эмитентов — стран-потребителей — приносят бОльшую доходность, чем долги стран-производителей, тогда возникает спрос на эти надежные и доходные долги, а значит растет спрос на резервные валюты, в первую очередь, на доллар. Рост спроса на доллар влечет за собой падение стоимости активов — фондовых рынков, недвижимости и т. д. — из-за изменения знаменателя в отношении стоимости активов к доллару.
Активы обесцениваются, что означает обесценивание залогов банков, уменьшение балансов страховых и пенсионных фондов: возникают так называемые маржин-коллы, то есть необходимость переоценки и внесения дополнительных средств для сохранения балансов. Спрос на доллар продолжает расти.
Вышеописанные процессы необходимо понимать в деталях, ведь именно они порождают социо-политические и цивилизационные экстерналии, поскольку, как уже было упомянуто, в современном мире экономика является основной детерминантой индивидуального, социального и макро-странового (глобального) поведения.
В целом изначально дешевое производство стран-производителей позволило странам-потребителям использовать его как некий ресурс, позволяющий формировать и расширять собственную добавленную стоимость. Но рост и капитализация технологий и сервисов в странах-потребителях, а также их экспорт опаздывали за потреблением — пришлось расширять долг и дополнительно кредитоваться на глобальном рынке капитала, в первую очередь у стран-производителей.
Такова фактически ситуация на сегодняшний день. С учетом ранее описанного потолка возможностей, в который уперлись все кластеры стран, образующих систему глобального обмена и мироустройства, становится очевидным, что корневым триггером нарастающей турбулентности и гиперсдвига стало расширение государства в балансе взаимоотношений — взаимных прав, возможностей и обязательств — государства и личности.
Потолок рождает гиперсдвиг и потому, что ресурсная зависимость определяет состояние всех стран всех специализаций. И под ресурсами здесь следует понимать не только природные ресурсы, на которых зарабатывали страны—добытчики, но и все прочие объекты специализаций – производство товаров в странах—производителях и человеческий капитал в странах—потребителях.
Страны-добытчики не изменили свою институционально-политическую систему для того, чтобы перейти в новую, более проградационную для себя нишу — производство товаров. Страны-производители не смогли в достаточной мере либерализовать институты и политический фрейм для перехода в нишу технологической специализации. Страны-потребители не сумели ограничить расширение государственного мандата для обеспечения равномерного потребления и спроса, соответствующего глобальным и доместикальным возможностям.
Кредит и нарастающий сверх меры «заем у завтрашнего дня» привели к глобальному усилению государства во всех страновых кластерах специализации. Это означает, по сути, уменьшение личных свобод прав, возможностей и важности индивидуальной инициативы в пользу общественного распределения, что возможно только в одном случае — расширении прав и возможностей политических элит. В итоге мы смело можем назвать это возвращением к модели оседлого бандита. Мы можем назвать это институционально-экономической деградацией.
Патернализм и эндогенное стимулирование спроса сверх меры возможностей и интересов глобального и доместикального производства в развитых либеральных экономиках привели к расширению государства и искажению конкурентной рыночной среды, усилению фискального и регуляторного бремени на частный сектор, снижению бизнес-эффективности, возникновению технологических и финансовых пузырей, вложениям в фантомные иллюзии.
Что еще важнее, восприятие стран-производителей и стран-добытчиков, как неиссякаемого ресурса дешёвого производства, товарного наполнения и ресурсного обеспечения, привело к чрезмерному развитию нарративов социального шеринга и редукции ценностей индивидуалистического сознания и меритократии, а в конечном счете — к сжатию эффективности конкуренции.
Зависимость от государственного перераспределения стала очевидной: в государстве, где мало производят и много потребляют, ценность личного усилия неизбежно снижается. Возникает иллюзия вечного благоденствия и необратимых социальных изменений, где производство вечно дешево и неиссякаемо, инновации могут расти экспоненциально, замещая трудовые усилия, а инклюзивность, социальное равенство и редукция индивидуальной конкуренции неизбежно расширяются по мере технологического развития. Мы смело можем назвать это утопией.
Однако любая утопия всегда приводит к антиутопии: рай всегда сопряжен с существованием ада, экзистенциальная дихотомия неизбежна так же, как и эволюционная диалектика.
Фактически такой вышеописанный взгляд на положение вещей и перспективы привели развитые страны к тому, что, во-первых, они попали в ту саму утопическую ловушку, а во-вторых, выпустили из бутылки джинна — производительные и ресурсные автократии, вынужденные выживать в условиях ужесточения вышеописанных экономических обстоятельств и внешних факторов. А поскольку процессы внутри таких стран имели разнонаправленный характер, то столкновение различных интересов внутри них рождают значительные риски либо усиления их авторитарных режимов, либо долговременной доместикальной неустойчивости, связанные со стремлением общества или отдельных групп интересов к либерализации.
Это будет влиять как на обеспечение развитых стран товарами и ресурсами, так и менять всю парадигму глобальных обменов, снижая уровень интеграции и усиливая производственно-ресурсный суверенитет развитых стран, либо триггируя образование новых кластеров и макро-страновых региональных групп в соответствии с новыми интересами и положением вещей.
Разумеется, все эти процессы будут сопряжены со снижением добавленной стоимости и благосостояния, необходимостью большего трудового участия в расширяющемся производстве и, как следствие, усилением конкуренции.
Такие изменения могут вызвать новое движение вправо, поскольку для большего развития производства против потребления развитые страны будут вынуждены снизить уровень этатизма — уменьшить государство — и усилить стимулы для предложения, связанные с ослаблением государственного давления во всех формах, вернуть классические рыночные нарративы социальной риторики о важности индивидуального успеха, предпринимательства, тяжелого труда, конкуренции, самоорганизации, и пр., и пр.
Беда только в том, что процесс такой трансформации теперь представляется крайне болезненным как для микро-странового, так и для макро-геополитического мира. Эпоха войн, турбулентности и институционально-экономических кризисов — видимо, неизбежная перспектива очищения мира, заигравшегося в социалистическую утопию и глобальное благоденствие.
Чем сильнее утопия, тем мрачнее антиутопия, и тем жестче очищение для возврата к равновесию. Возврат к равновесию из гиперволатильности не бывает аккуратным и безболезненным. Мы пожинаем плоды того, что сами создали и с чем были согласны.
Как сказал Черчилль, мне нечего вам предложить, кроме пота, слез и изнурительного труда.
ОсознАем это. Вечеринка у Гэтсби закончилась.